Останавливаться после побоев я и не думала, продолжая как ни в чем не бывало носить свою умопомрачительную прическу и по-прежнему прогуливая школу. Мама как всегда сумела смягчить папины вспышки гнева (вообще-то, он очень добрый человек, только иногда вспыльчивый до такой степени, что теряет над собой контроль). Я победоносно глядела на него, а он лишь гневно зыркал в мою сторону, сдерживая негодование.

Мне даже удалось вытребовать право без уговоров ходить на вписки и сейшены, наевшись тараканьей отравы после очередного запрета и выволочки.

Я искренне полагала, что это убьет меня, и родители будут горько плакать, но меня лишь основательно прополоскало.

- Я не ваша собственность! – гневно кричала я растерявшейся маме, искренне ненавидя обоих родителей от всей своей подростковой души.

После того случая родители вроде сдались. Было лишь условие, чтобы я говорила свой адрес пребывания. Мама, которая уже научилась идти на диалог (видя его единственным приемлемым способом воздействия, т.к. взбучки делали только хуже), сумела убедить, что это для моей же безопасности: если что случится, чтоб знали, где меня искать. Тогда я согласилась с доводами разума.

Уже стала почти своей на тусовке, перезнакомилась с основным составом и изредка участвовала в ролевых играх.
За Вадиком, будучи влюбленной по уши, я откровенно бегала. Часто заходила к нему в гости вместо школы, по пьяни приставала с поцелуями (трезвой у меня не хватило бы на это смелости). А он, будучи слишком добрым парнем, не посылал меня открыто, стараясь просто мягко отмазаться. Это было мучительно, мои неумелые попытки завоевать его сердце были настоящим актом мазохизма. Но я не могла ничего с собой поделать: слишком сильно влекло к нему.

Тем временем основной моей задачей было стать «настоящим панком», какое-то самоопределение, принадлежность к особой культуре виделась мне жизненной необходимостью (неужто недостаточно быть просто человеком? Тогда было недостаточно). Кто такие панки, я не до конца понимала. Знала лишь общие (наверняка выдуманные кем-то) характеристики: нужно было слушать определенную музыку (Sex Pistols, Exploited, Гражданскую Оборону, на крайний случай Короля и Шута, также в почете был Сектор Газа). Считалось, что панк обязан быть анархистом, что это такое – я смутно представляла, вроде как отказ от всех правил и норм поведения, отрицание любой власти (например, родительской). Еще был стереотип, что панк не должен мыться и вообще обязан склоняться к дивиантному поведению. И, конечно, определенный дресс-код отличал панков от простых смертных.

Все эти догмы я принимала за чистую монету, и, считая образцом поведения, старалась соответствовать, как всегда действуя от души: честно ходила грязной, избегая душа, пила не просыхая, гадила в подъездах, не брезговала бычками, найденными на улице, когда сигарет не было. Я искренне верила, что так и надо себя вести, часто перешагивая через брезгливость. Неудивительно, что у Вадика я вызывала отвращение, хотя тогда не понимала этого. Мне казалось, что такая «безбашенность» наоборот должна нравится на тусовке всем без исключения. Ну не идиотка ли?

Тем временем Оля с Викой от меня потихоньку отдалялись: даже для них мое поведение начинало казаться странным. Вика продолжала тусоваться с фанатами Мумий Тролля и Земфиры, а Оля нашла новую подружку в школе – быдловатую и самоуверенную мажорку Юлю, а я ревновала и в душе обижалась: «Оля, ну как ты могла променять меня, непонятую и глубокую, на это хабалку?»

- Прикинь, мне химичка такая говорит, - гордо рассказывала эта кошмарная Юля в школьной курилке, - типа двойку тебе за контрольную. А я ей, типа вы не боитесь домой-то ходить, мало ли что с вами может случиться, - перед всем классом намекала она на расправу над учительницей. Мне же от ее слов было как-то противно, даже для меня подобные угрозы учителю были немыслимы. Оля же уверяла, что у Юли очень добрая и ранимая душа, во что верилось с трудом.

В школе тогда появилось новое веяние среди «элиты»: героин - это считалось невероятно круто. Героин был прерогативой «гоповского» мира, среди ниферов же он не сыскал популярности (видимо, из-за относительной дороговизны), у нас властвовал «демон-алкоголь». А моя недавняя защитница Катя, являясь самой авторитетной фигурой школы, просто не могла остаться в стороне от новой моды. Но пока она ширялась лишь от случая к случаю.
Одновременно мы начали немного сближаться с Василисой, несмотря на огромную разницу в возрасте: оказалось, что она живет неподалеку, мы часто возвращались с игр вместе, а иногда она просила выгулять своего бурят-монгольского волкодава Бьёрна. Я с детства до смерти боялась собак (лет в пять покусала овчарка), но с Бьёрном , к моему удивлению, мы сдружились. А он даже Василисину маму к себе не подпускал, но ко мне отнесся покровительственно, считая несмышленым ребенком. Эта была единственная собака-друг в моей жизни.

- Вот знаешь, за что я тебя люблю, - призналась как-то Василиса. Я была сильно удивлена подобным заявлением, - ты на меня в детстве похожа.

Как же похожа? Василиса могла заткнуть за пояс любого – не то, что я. Хоть в тусовке она уже и считалась «старухой», и практически не появлялась нигде, кроме игр, о ней до сих пор ходила молва: она слыла задирой и агрессором, некоторые помнили ее жестокие расправы над несогласными, за что «молодняк» ее побаивался и ненавидел. Честно говоря, я тоже ее побаивалась, но больше уважала. Она была для меня непререкаемым авторитетом. Восхищали ее живой ум и умение зрить в корень, понимать суть вещей, ироничность и остроумие. Общаясь с ней, я казалась себе непроходимой тупицей и неудачницей, не умевшей завоевать уважение окружающих.

- Эх, да какие вы панки, - насмешливо говорила она, поедая соленую мойву, на которую я брезгливо морщилась, - че ты ее так берешь двумя пальцами? А что это у тебя за нарочно порванные джинсы? Сильно старалась, небось? Вот мы-то джинсы до дыр занашивали, а не рвали специально, - в ее голосе послышались ностальгические нотки. А я дико засмущалась, что опытная Василиса усомнилась в моей истиной принадлежности к панк-культуре.

А однажды я заметила ее на входе во дворец культуры, где проходил очередной сейшн. Видимо, моя мама (которая часто созванивалась со взрослой Василисой с просьбой образумить меня), попросила «проконтролировать» непутевую дочурку. Я случайно увидела ее у дверей, когда она говорила кому-то из «стариков» приглядеть за мной, представив родной сестрой (она вообще всем говорила, что я ее сестра). Эта забота тогда меня сильно растрогала.

На «поляне» у меня появилась новая подружка «Мотильда». Эта девочка была старше на пару лет, росла с бабушкой, то есть абсолютно бесхозной, и, разумеется, стала полной оторвой. Так как меня безудержно тянуло на дно, то из всех ниферов (а среди них было немало и довольно приличных людей, домашних) я, разумеется, выбрала самую скатившуюся приятельницу.

- Пошли аскать, - позвала как-то Мотильда.

- А что это такое? – не поняла я.

- Ну ты совсем отсталая, чтоли, - усмехнулась та, - ща научу, как денег заработать.

«Аскание» сводилось к выпрашиванию денег у прохожих. Мы подходили к незнакомцам с печальными глазами и просьбой «добавить мелочи на проезд». Таким образом удавалось заработать рублей по пятьсот за несколько часов, вызывая жалость – бешенные деньги по тем временам.

Однажды какой-то нетрезвый десантник, когда я клянчила у него мелочь, схватил меня за шиворот:

- Хули ты тельняшку-то надела, тварь малолетняя! Вот я служил, а ты че, совсем охуела, – тогда я разгуливала в подаренной каким-то панком дырявой тельняшке, край которой виднелся из-под пуховика, - а ну снимай быстро, не позорь!

Еле сумела вырваться! Мы с Мотильдой удирали, словно за нами гнался Сатана. «Заработанные» деньги неизменно спускались на алкоголь да батон с паштетом в качестве закусона.

Алкоголь вообще стал неотъемлемой частью моей жизни. Мне казалось, что он придает уверенности, делает меня остроумной и веселой. Без него я чувствовала себя не в своей тарелке, боясь подойти к обожаемому Вадику и вообще завязать хоть с кем-то разговор.

Однажды мои родители с братом уехали на пару дней к родственникам в другой город – там были похороны. Мне удалось увильнуть от поездки, сославшись на «важную контрольную». И Мотильда, разумеется, пошла кантоваться у меня с каким-то своим очередным другом, который был для нее чем-то вроде ручной собачки.

- Ты че с такой прической ходишь, еще и на лак ставишь, - назидательно говорила она, - настоящие-то панки на блевотину ставят. Давай тебе ирокез забреем, хоть на человека будешь похожа.

Я, конечно, была готова на что угодно, лишь бы быть «настоящим панком». Мотильда водила папиным бритвенным станком по моим вискам, выбривая корявенький ирокез.
Надо сказать, по части блевотины Мотильда была непревзойденным ассом: она страдала ботулизмом, и, сожрав целую сковороду жареной картошки, приготовленной мне мамой, сразу же все выблевала в унитаз. Эта субстанция и послужила фиксаотром, когда мы ставили ирокез. Мне было мерзко. Но куда деваться? Я же «настоящий панк».

На тусовке про Мотильду ходили ужасные слухи: что у нее уже десять абортов, что однажды она жестоко расправилась над одной хипушкой, изнасиловав ту горячей плойкой. Поэтому с ней никто особо не сближался, держась на почтенном расстоянии. Мне же она казалась совсем не злой девочкой, а просто заблудшей душой. Как раз то, что нужно – мне же хотелось окунуться в самую грязь, быть хуже всех в противовес моему недавнему послушному прошлому.

Так и проходили мои относительно спокойные будни, пока я не познакомилась с одной по-настоящему мерзкой девочкой. Эльза ее звали.

Теги: http://pikabu.ru/