Тем временем уютная осень как-то резко скурвилась, градус заметно понизился, и уже зима вступила в свои владения, сразу расщедрившись на обильные снегопады.

Я шла на концерт, а сердце мое ликовало: наконец-то я познакомлюсь с вожделенной тусовкой «настоящих» неформалов.

У входа во дворец культуры уже было не протолкнуться: человек пятьдесят ждали, когда, наконец, откроют двери. Я сначала растерялась от множества незнакомых лиц, и некоторые разглядывали меня с любопытством, еще бы: новый персонаж. А там уже практически все друг друга знали.

Найти Вадика не составило труда: как я уже говорила, в эпоху без сотовых у многих была какая-то особая чуйка друг на друга. Он стоял в окружении нескольких ребят, они о чем-то весело и непринужденно болтали. Его вообще везде любили, видимо, за искренность и благодушие, за природное обаяние.

- О, здорова! – приветствовал меня он, попутно представив остальным и протягивая бутылку семьдесят второго портвейна.

Вскоре мы уже весело резвились в сугробе, кидались снежками и хохотали, распаленные алкоголем. Когда мы, запыхавшись, сели с Вадиком передохнуть, среди приятельской болтовни меня вдруг понесло сетовать на жизнь – видимо, подначивал выпитый портвейн.

- Вадик, меня никто не любит и не понимает, - тоскливо призналась я в своей «беде», главной проблеме всех подростков.

- Как никто? А как же я? – при этих словах Вадик по-дружески приобнял меня. Конечно, он не имел ввиду любовь к девочке, подразумевая лишь хорошее человеческое отношение. Но я тогда все поняла буквально, и никто раньше не говорил мне таких слов. А сама уже осознала, что влюблена в Вадика по уши.

Наконец тяжелые двери отворились, и часть толпы двинулась ко входу, предъявляя билеты охране. Вадик же повлек меня совсем в другую сторону, куда отправилось еще несколько человек. Там, с обратной стороны дворца культуры, располагалось окно в туалет, железная решетка которого была заботливо отогнута сердобольными скинами.

Я чувствовала себя партизаном, пролезая между прутьями решетки. Наконец, мы проникли в зал.
На сцене горланил какой-то бородатый хайратый мужик в некрасивых очках, явно нетрезвый, аккомпанируя себе на расстроенной гитаре. Конечно, мой детский ум тогда был не в состоянии воспринять творчество одного из величайших поэтов двадцатого века – Егора Летова.

Зато тогда мне понравилось новое развлечение: хаотично прыгать и толкаться на площадке для стоячих мест в окружении обезумевшей толпы. Немного устав от таких упражнений, я присела отдохнуть в кресло. Тогда мне сразу протянул бутылку водки какой-то скинхед.

- О, панкушка, - благодаря моему внешнему виду все решили, будто я именно панкушка, что мне очень льстило, - хлебни.

Пока я заливала в себя огненную воду прям из горла, стараясь не морщиться, парень расшнуровывал ботинки. Скины носили те же берцы, только шнуровали их определенным образом, без перекрещивания, поперечным способом, и обязательно белыми шнурками. Дизель (так его звали) снял берцы в надежде просушить шерстяные носки (видимо, связанные заботливой бабушкой).

После концерта меня нашел Вадик.

- Пошли на вписку, сегодня у Джона хата свободна.

По дороге на «вписку» я все же остановилась у телефона-автомата, Вадик меня подождал. В глубине души мне было жалко маму, беспомощно наблюдающую за моими прогулами и гулянками допоздна.

- Мам, я сегодня не приду, в гостях буду, - это был первый случай, когда я ушла на ночь без спроса.

- Доча, ты с кем? Куда ты? Давай домой!

Я бросила трубку, не став объяснять, куда направляюсь.

В «гостях» были уже совсем другие «угощения». Видимо, приличные напитки – водка и портвейн – у всех уже закончились, и мы стали бадяжить косметический спирт «Троя». Он был одной из самых популярных жидкостей, благодаря своей дешевизне (стоил семнадцать рублей). «Троя» отдавала какими-то не то огурцами, не то травой.
Вместо закусона мы просто закуривали или занюхивали волосами ближнего.

Надо сказать, в компании я немного терялась: они были для меня какими-то небожителями, я так давно любовалась ими издали, робея подойти.

Вскоре алкоголь совсем затмил разум, и я полезла целоваться к Вадику. Он, нетрезвый, был не против. Как-то незаметно мы перешли к легкому петтингу – совершенно новому для меня удовольствию, не стесняясь сидевших в той же комнате товарищей. Никто особо не обращал на это внимания.

И тут громкий стук в дверь прервал наше веселье. Хозяин квартиры пошел открывать, и вскоре в «хату» ворвались нежданные взрослые, заставшие меня за любовными утехами с Вадиком. Это были мои родители.

Позже я ни раз удивлялась детективным способностям мамы. Стоило ей иметь хотя бы одну зацепку, отправную точку, хоть один номер телефона кого-то из моих знакомых – и она при желании могла найти меня практически на любой вписке, любом сейшене, и даже в других городах, выстраивая сложную цепочку, ведущую ко мне. А ее искреннее отчаяние, похоже, не могло оставить равнодушным даже самые черствые сердца, и после долгих уговоров и слез даже полные отморозки помогали ей выйти на мой след. Вот и тогда она отправилась к дворцу культуры, где недавно проходил концерт. Видимо, найдя каких-то ниферов, что до сих пор околачивались неподалеку, она и сумела расспросить о вписке.

А в тот момент я сгорала от стыда. Вдруг меня все примут за маменькину дочурку, и они не захотят иметь со мной дело? Я ненавидела родителей за это унижение от всей своей подростковой души.

Тем временем папа грубо схватил меня за шиворот, и, несмотря на активное сопротивление, поволок на улицу, подгоняя пинками и подзатыльниками, а в квартире повисла гнетущая тишина, в которой послышался чей-то короткий смешок, что было еще унизительней.

- На поляну приходи, - украдкой шепнул мне кто-то. Поляной они называли свой излюбленный живописный скверик, служивший местом встреч.

Дома меня ждала серьезная взбучка. Папа, чье негодование ранее сдерживалось либеральной мамой, наконец взорвался. Я видела его разъяренные глаза, налитые кровью, и не на шутку перепугалась – даже протрезвела.

- Ах ты, дрянь, мать-бы пожалела! Надо было сразу тебе пиздюлей дать, как только Ольге Ивановне нагрубила, сколько можно твои выходки терпеть! – с этими словами папа, уже тащивший меня за волосы, швырнул мое легкое тельце в ванную, придав ускорение грубым пинком в спину, отчего я больно ударилась головой об стену.

- Папочка, ну не надо, ну пожалуйста, - причитала я, боясь физического насилия больше всего на свете.

Продолжая наносить тяжелые удары, папа включил ледяную воду, запихнув меня под обжигающе-холодную струю.

- Быстро смывай свою раскраску, и чтоб с такими волосами я тебя больше не видел! – тем временем мама тщетно пыталась оттащить его от меня, всхлипывая и причитая.

Еще попинав меня немного, папа наконец слегка остыл. Так и бросил, рыдающую в ванной, а мама все продолжала причитать.

А ночью я услышала то, что не забуду никогда. Родители перешептывались в соседней комнате, но стены хрущевки служили плохим звукоизолятором, и мне удавалось разобрать слова.

- Знаешь, я ведь ее ненавижу, - печально сказал папа, - я такую дочь совсем не хотел. Лучше б ее не было.

Мама пыталась его как-то успокоить, а мне стало по-настоящему не по себе. Папка, как же так? Мы ж были в детстве лучшими друзьями! Ты мне приносил «заюшкины подарочки», а я верила, что этот зайка и вправду есть, и мечтала с ним познакомиться. И мы строили с тобой пещеры в сугробах, и ездили в лес по ягоды, и ты читал мне охотничьи рассказы перед сном. А теперь…Неужто ты меня и вправду ненавидишь?

Это унижение и обиду я уже не могла простить. Мне хотелось то покончить с собой от беспомощности, то желала смерти родителям. Но что еще я твердо для себя решила – это оправдать звание «панкушки», за которую меня на тусовке все приняли, и идти до конца, чего бы это не стоило. И, конечно, победить ненавистных родителей.

Теги: http://pikabu.ru/